Миленко Ергович Руфь Танненбаум
Перевод с хорватского Ларисы Савельевой
[СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2022]
Ты читаешь об этом сотни раз и сотни раз видишь в кино – как люди живут себе обыкновенной жизнью, мирятся со странностями друг друга, ссорятся, пьют вечерний чай под лампой с бахромой, а потом все это вдруг ломается и становится как-то неправдоподобно, как-то “ну так не бывает” страшно. И всю жизнь живешь с тьмой, которая вовсе не лезет в дом, всего-то только ворочается за стеной, подсовывает записочки под дверь. И привычно ее боишься. Но когда она из застенной превращается во всамделишную, появляется ощущение какого-то дурного, не в меру шумного карнавала, на котором только и стараешься, что затеряться в толпе и ничего не заметить за ее гомоном. Вот такое чувство, наверное, сейчас владеет всеми нами. И тем сильнее ужас, который наводит на меня эта книга – ведь читаешь-то чуть ли не о самых чудовищных событиях в истории, и то и дело прохватывающий холодок узнавания хочется сразу окрестить неуместным и твердить: да нет же, нет, это все только в книжке, это было наяву, но потом прошло и больше никогда не повторится. Тем более что и написано все это, хоть и по следам реальной человеческой биографии, в эдаком сказочном ключе. Насмешливый, поэтичный, скользящий по поверхности повествования язык; обо всем – и о смешном, и о страшном - рассказывается с мифологической невозмутимостью, которая какой-то неуловимой магией прохватывает совершенно обыкновенные, казалось бы, русские слова. Даже начинается книга именно что со сказки – про принцессу по имени Руфь, которая однажды по волшебству стала невидимкой, и только правая ступня ее осталась на виду, и потому, пусть и невидимка, а спрятаться она не смогла. Маленький, уютный, веселый южнославянский город, маленькая жизнь, наполненная забавными соседями, знакомцами, родственниками, талантливая девочка, которая так замечательно может изобразить кого угодно, хоть за обеденным столом, хоть на сцене, и у которой все так ловко и праздничноскладывается, что в это тоже почти не верится. Все такое игрушечное, ручное и в то же время загадочное, как в гофмановских сказках. А кончается тем, что Руфь Танненбаум, эту загребскую принцессу, мать не решается на десять минут отпустить во двор подышать воздухом, потому что та отказывается надевать желтую звезду, а без звезды – тут же донесут соседи, тут же приедут злодеи с винтовками; и все этовсе равно однажды произойдет, но можно отвоевать себе хотя бы еще один день. Как нужно вывернуть наизнанку жизнь, чтобы вся повседневность подменилась таким вот самозабвенным, почти радостным погружением во тьму? И неужели это – как езда на велосипеде: раз научившись, уже никогда не разучишься?
Даша Сиротинская
Джонатан Франзен Перекрестки
Перевод с английского Юлии Полещук
[М.: Corpus, 2022]
Франзен – довольно странный писатель. Его авторитетность может показаться непомерной, а прокатывающиеся по планете волны восторженных вздохов недолго засчитать как очередное свидетельство того, что человечество разучилось отличать литературу от всего остального. Ну вот где тут, казалось бы, искусство слова, где читательская радость от сотканного из букв мира? Мир здесь нехитрый до неприличия: здесь есть церковь, пара домов и идет снег, ко всему этому еще подмешиваются отголоски промозглого апдайковского “Кентавра” (очень смутные: то ли дело в образе сына, стыдящегося и любящего отца одновременно, то ли все в том же снеге) – вот и все. Все слова означают ровно то, что означают, – никаких тебе игр и таинственностей. Немало способствует ощущению легкого словесного нищебродства переводчица, которая тратит очень много сил на то, чтобы выбраться из лыжни канцелярита, - на это уходит примерно треть книги, а диалоги так и остаются несколько механическими, как будто их взяли из какого-нибудь разговорника для туристов. Дальше, содержание – тоже обыкновенное до предела. История семьи рассказывается с точки зрения пяти ее членов, на самых интересных местах нас между ними “переключают”, и мы видим одни и те же события совершенно по-разному. Безусловно, это неисчерпаемый прием, он никогда не приедается. Нам никогда не надоест читать про частную жизнь, и в будущем, как я уже тут однажды пророчествовала, вместо кладбищ у нас будут библиотеки, в которых каждая книга будет равняться чьей-то отдельно взятой записанной в ней судьбе. Нас засыпают подобными книгами круглый год, и в связи с этим я задаюсь вопросом: что же такого особенного в этом Франзене, что он подсовывает нам то одну семью, то другую (вспомним его последние романы), больше ничего, в общем-то не делает, и при этом считается одним из ведущих писателей Америки? Я читаю дальше и понимаю, что отличие его в малом – в подлинности. Пускай тысячи писателей, отринув многообразие доступных в XXI веке жанров и стилей, пытаются поймать, запечатлеть, выразить повседневность и обычного человека в ней, – удается это единицам. Вот Франзену удается. Удается придумывать и без единой фальшивой ноты описывать совершенно живых людей – не функции, не типажи, не ходячие доказательства каких-нибудь идей. И не мешают это разглядеть ни мелкие неурядицы с переводом, ни многословие самого автора. Воспроизведение жизни - такое простое, “обыкновенное” литературное чудо, но одно из самых завораживающих. Простота романа о запутавшемся в своих слабостях священнике и его родных – тоже мнимая. Казалось бы, второплановые темы – война во Вьетнаме, молодежная революция, хиппари, религия – вовсе не педалируются, но создают контекст, который очень существенно влияет на понимание персонажей. Этот почти незаметный фоновый гул тоже сделан мастерски. Так и получается, как со всеми лучшими фокусами: руки фокусника все время на виду, но в шляпе тем не менее откуда-то берется кролик, в носу – монетка, а в сердце – детский восторг.
Даша Сиротинская
Петер Хандке Воровка фруктов
Перевод с немецкого Марины Кореневой
[М.: Inspiria, 2022]
Как вы заметили, авторы у нас в этот раз все сплошь именитые, вроде как надо сохранять почтительность. Поэтому про Хандке я скажу две вещи. Первое: по-моему, читать это невозможно. Второе: надо все-таки попытаться разобраться. Перед нами один из самых старых, но не теряющих своего обаяния сюжетов: путешествие в поисках непонятно чего, оно же путешествие в поисках какого-то образа, оно же – путешествие в самого себя. Моби Дик, Новалис, Синяя птица и все остальные. Рассказчик мотается по Франции в поисках воровки фруктов, воровка фруктов – существо полуреальное, во многом призванное показать, как строятся отношения писателя с его героем, – мотается по всему белу свету в поисках своего предназначения – и этих самых фруктов. Собственно, по большей части считается, что предназначение в том и состоит, чтобы тырить фрукты. Все это, разумеется, исполнено глубокого смысла, но щеголять своей проницательностью нам нынче недосуг. Можно понять, за что так ценят Хандке: это, конечно, настоящая проза, живая, своеобразная, здесь есть атмосфера летней полуденной полудремы, сладостного безвременья, многие фрагменты так просто очаровывают – и остаются в памяти. Но к ним надо пробиваться, и притом с боем. Когда читаешь Хандке, тебя то и дело охватывает паника: кажется, что на слова в его романе наложено заклятие умножения (помните ту жутковатую буффонадную сцену в «Гарри Поттере», когда вся комната до потолка забивается размножившейся золотой посудой?), и стоит им соприкоснуться друг с другом, как рядом тут же вырастают новые слова, обозначающие ровно то же самое, и они, в свою очередь, тоже делятся на несколько лишних, избыточных слов, и так до бесконечности, и абзац пухнет, пухнет, и ты в ужасе понимаешь, что уже никогда не дочитаешь его до конца… Ради бога, пусть будет сколько угодно многословно - мы-то, люди, до слов голодные, но зачем же такое количество откровенно лишнего, вот этих наставленных друг на друга тысяч крохотных зеркал – слов, которые, кажется, только для того и нужны, чтобы смотреться друг в друга и потому ничего не отражать? Не понимаю. Хотя нет, понимаю: это же старое доброе стремление «ввести читателя в транс», писатели же у нас разбойники, им обязательно надоподчинить нас себе, надо, чтобы у нас мозги отключились. Что ж, получается. Мозги отключаются, глаза закрываются, книжка падает на пол. Можно смело перелезать через забор и воровать фрукты.
Даша Сиротинская
Новая литературная история Америки
Под редакцией Грейла Маркуса и Вернера Соллорса
Перевод с английского М. Давыдовой, Н. Заборина, Л. Кудинова,
Е. Максимовой, В. Олейника, И. Поспехина, Т. Саранцевой, М. Табенкина,
Н. Хреновой, И. Шахмуратовой
[М.: Весь Мир, 2021]
У нас в этот раз не просто американская колонка, а прямо-таки новоанглийская. Всякого, кому взбредет в голову пользоваться этой книгой как учебником, эдаким модернизированным пособием для юных американистов, ждут долгие часы сплошного недоумения. Например, желаю я, юный американист, почитать что-нибудь о Фолкнере. Открываю содержание. Первое, что становится ясно: от меня требуется способность недурственно ориентироваться в хронологии, потому что «новая литературная история Америки» бьется не по понятным мне со студенческой скамьи литературным периодам и даже не по авторам - она бьется буквально по годам. Охват - с 1507-го до 2008-го. При этом какие-то годы просто пропущены, например, я вижу две записи про 1838-й, одну про 1841-й, потом сразу идет 1846-й, а за ним - 1850-й. Окей, как говорят американцы из анекдотов, идем дальше. Ищем 1929 год, когда вышли «Шум и ярость». Его нет. Зато в 1928 году имеется таинственная запись: «8 апреля, Пасха. ‘Шум и ярость’”. Есть! Нашла! Открываю страницу 655. Вижу еще более сбивающий с толку эпиграф: «Дилси Гибсон идет в церковь и слушает проповедь преподобного Шегога о воскресении из мертвых». Ну а если я еще не читала роман?! Откуда мне знать, кто такой этот Дилси? А может, это она?..
Или вот, например, 1850-й. Ищу про Мелвилла, уж про него-то я точно все знаю. Запись более или менее прозрачная: «1850, 5 августа. Натаниэль Готорн и Герман Мелвилл». Открываю. Эпиграф: «Компания литераторов совершает восхождение на гору Монумент-маунтин». Скрипнув влюбленной памятью, припоминаю: вроде как с этого-то пикника и началась дружба между Мелвиллом и Готорном. Начинаю читать: «…мы с женой, с нашими больными коленками, совершили эту экскурсию весной 2007 года. Если взять с собой трость для ходьбы и средство от комаров…» Или вот очередной пункт из оглавления: «18 апреля, 5.14 утра. Землетрясение в Сан-Франциско». Догадываетесь, про кого это?
Я все это к чему. В основе книги лежит поистине замечательная идея: вместо того, чтобы представить литературный процесс как жизнь внутри аквариума, сложить из разрозненных фактов - культуры, экономики, политики и т. д. - мозаику взаимосвязей. Отсюда такая пестрота: комиксы, волшебник из Страны Оз, Сестра Керри, цветной барьер, Супермен, Пароходик Вилли - и все это буквально на одной странице, чуть ли не в один год. Все сплетено в безупречную паутину: ни единой нити не коснешься, не потревожив все остальные. Эта постмодернистская лихость порождает своего рода литературный квест, который по зубам, увы, главным образом тем, кто уже знает (и знает очень неплохо) литературную историю Америки - и просто ее историю. У такого человека, нет сомнения, появился шанс благодаря этой книге не просто узнать, а пережить все это по-настоящему. На мой взгляд, это поистине прорыв в мире академического письма. Это именно то, о чем мы, высоколобые филологи, все это время задумывались - но боялись взяться сами. Кстати говоря, в оригинале издание увидело свет аж в 2009 году. Машина времени изобретена уже двенадцать лет как, а с этого года и нам можно разжиться билетиком - благодаря переводчикам, между прочим.
Даша Сиротинская
Альбан Николай Хербст Корабль-греза
Перевод с немецкого Татьяны Баскаковой
[СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2022]
Я, честно говоря, думала, что таких книг уже не пишут. Несколько раз перелистывала обратно к развороту с выходными данными, чтобы еще раз проверить: когда, вы говорите, написан роман? В 2015 году? Да вы смеетесь, ребята, запрятали куда-то сто лет и хотите, чтоб я поверила! От книги Хербста - удивительное, всеобъемлющее ощущение, будто читаешь ты что-то такое, что уже давным-давно вошло во всякие списки, читано-перечитано многими поколениями, и для кого-то это настольная книга, а кто-то, наоборот, с большой охотой припечатывает: мол, самая переоцененная занудень в истории литературы. Короче говоря, полная иллюзия: классика. Ан нет.
“Корабль-греза” относится к той категории текстов, для которых, как мне кажется, не подобрано никакого определения. В основе таких текстов – некое умозрительное допущение. Это не фантастика, не магический реализм, не притча - просто автор задает и нам, и своим героям какие-то странные правила существования, эдакие искаженные физические законы, и как хочешь, так и вертись. Так писали Мелвилл и Кафка. Наверное, поэтому именно они вспоминаются первыми (потом к ним подсаживается Томас Манн), когда мы узнаём о таинственном корабле, на котором полно обычных пассажиров, охочих до затертых туристических красот, но 144 из них – по числу костей в маджонге – “обладают Сознанием” и никогда не сходят на берег. И вот наш герой с показательным именем Грегор Ланмайстер, тоже “обладающий Сознанием”, ищет среди пассажиров себе подобных и самым причудливым образом толкует самые обыкновенные вещи, попутно вспоминая свою прошлую жизнь. “Сознание” Грегора Ланмайстера – это штука действительно существенная для читателя, потому что довольно скоро возникает подозрение, что все это происходит именно что у героя в голове. Но ничто нигде не будет названо прямо: ни то, что “обладать Сознанием” - значит готовиться к скорой смерти, ни то, что никакого корабля на самом деле не было (или был?), ни что происходило с Грегором в действительности – все так и останется зыбким, замедленным, постоянно меняющим смысл. И вся эта тонко настроенная система иносказаний, иллюзий, игровых условностей – совершенно восхитительна. Перед нами настоящая, взрослая книга. И сделана она не из картинок, а из слов – очень простых, совершенно неизысканных, не современных и не старомодных, так что корабль наш плывет непонятно когда, как ему и положено (кстати, очень забавно в связи с этим натыкаться на словечки вроде “по фигу” или “отчебучивают”, да еще это “комично” к месту и не к месту; это, видимо, г-н Хербст машет мне из своего Франкфурта: да ладно, хватит уже пялиться в эти выходные данные, 2015-й, зуб даю!).
И вот я задумываюсь: а вообще кто-нибудь кроме меня еще знает об этой чудо-книге? Интересно, какие о ней есть отзывы в интернете? Иду смотреть. И ничего не нахожу. Удивлена? Ну нет, конечно. А вот огорчена – да.
Г-н Хербст, как цитирует в своем интереснейшем “Спойлере от переводчика” Татьяна Баскакова, задумывал этот роман как историю смерти, достойной человека. По его мнению, люди страшатся не смерти как таковой, а смерти недостойной. Мысль, на мой взгляд, крайне спорная, да и в самой книге никакой “достойной смерти” не получилось. Получилось, что про смерть – значит, все-таки трагическое. Трагический, прекрасный роман. Но что уж поделать – толстый, и кино по нему не снимешь.
Даша Сиротинская